Из СССР она вернулась с твердым намерением изучать Россию. Приезжая на квартиру, он иногда заставал ее за чтением беллетристики и учебников с курьезным кириллическим алфавитом, половина букв которого казались знакомыми. Она хмурила лоб, карандаш застывал над блокнотом. Затем она недоверчиво смотрела на часы и долго извинялась, что ничего ему не приготовила. А он отвечал: «Не говори ерунды» — и сам шел к кухонной плите.
День торжественного вручения дипломов он пропустил, так как отлеживался в «Ройал инфёрмэри» — ему вырезали аппендицит. Однако его мать и отец отправились на церемонию — услышать, как прозвучит его фамилия. С ним рядом была Андреа, и они отлично провели время. Когда пришли родители, он поразился тому, что с Андреа они разговаривают как старые друзья, — и покраснел при мысли о том, что раньше краснел за них.
Стюарт Маки познакомился с Шоной, кузиной из Инвернесса, и они поженились в первый год учебы Стюарта в аспирантуре. Он был шафером Стюарта, Андреа — подружкой жениха. Оба произносили тосты. Он лучше подготовился, но у нее лучше получилось. Он сидел и глядел, а она стояла и говорила. И тогда он понял, как сильно любит ее, как восхищается ею. Он даже смутно чувствовал, что гордится ею, хоть это, наверное, было не правильно. Она села под бурные аплодисменты, он поднял в ее честь бокал. Она подмигнула.
Через несколько месяцев она сказала, что собирается в Париж — изучать русский. Он подумал, что это шутка. Он тогда все еще искал работу. Были туманные идеи поехать вместе с ней, пройти ускоренный курс французского и подыскать какое-нибудь поприще, но тут ему предложили неплохое местечко в фирме, проектировавшей электростанции, так что пришлось согласиться. «Три года, — сказала она ему. — Всего-то навсего три года». «Всего-то навсего?» — спросил он. Она пыталась его соблазнить, мол, будем вместе проводить в Париже выходные и праздники, но он решил, что это вряд ли осуществимо.
Он был беспомощен, а она ясно видела свои цели.
Провожать ее в аэропорт он не поехал, зато вечером накануне отлета они побывали за мостом, в Файфе; доехали до Куросса и посидели в прибрежном ресторанчике. Ездили на его машине — он купил в кредит маленький новый «БМВ». Ужин прошел не слишком гладко. Он перебрал вина, она же к спиртному не притронулась — завтра предстояло лететь. Путешествовать воздухом она любила, всегда брала место у иллюминатора. Поэтому обратно машину вела она. Он по пути уснул.
Проснувшись, он сначала решил, что они вернулись в Кэнонмиллз или к ее старому дому на Камли-бэнк. Но огни мерцали слишком далеко, до огней была миля темной воды. Прежде чем она выключила фары, он мельком увидел что-то огромное, нависающее над ними. И массивное, и эфемерное одновременно.
— Блин… куда нас черти занесли? — спросил он, протирая глаза и озираясь. Она вышла из машины.
— Норт-Куинсферри. Выходи, посмотришь на мост, — сказала, оправляя жакет.
Он недовольно оглядывался. К ночи похолодало, да и дождик накрапывал.
— Давай, — позвала она. — Мозги проветришь.
— Так это и шпалер долбаный может сделать, — пробормотал он, выходя из машины.
Они прошли мимо знаков, предупреждающих о том, что с моста могут падать предметы, и мимо других, гласивших, что далее проход воспрещен — частная территория, и добрались до щебенчатого разворотного кольца, до каких-то старых домов, до низких, скользких, заросших травой и утесником скал. До круглого гранитного быка железнодорожного моста. Ветер принес водяную пыль, и его пробрала дрожь. Он поднял взгляд на гигантское сооружение, в чьем железном костяке завывал ветер. У ближайших скал на берегу залива Ферт-оф-Форт негромко плескались волны, и в темноте неторопливо мигали справа и слева огни бакенов. Андреа взяла его за руку. Выше по течению был автомобильный мост — высокая паутина света и далекий фоновый рокот.
— Мне здесь нравится, — обняла его Андреа.
Она вся дрожала. Он прижимал ее к себе, но глядел вверх, на стальные тенета, завороженный их черной мощью.
«Три года, — подумал он. — Три года в чужом городе».
— Рухнул мост Таллахатчи, — проговорил он буднично, обращаясь не столько к ней, сколько к пронизывающему ветру.
Она снова посмотрела на него, уткнулась холодным носом в презентабельный остаток бороды, которую он растил два года, и спросила:
— Что?
— Мост Таллахатчи. Бобби Джентри, «Ода Билли Джо». Короче, навернулась хреновина. — Из его горла вырвался тоскливый смешок.
— А жертвы были? — прикоснулась она холодными губами к его кадыку.
— Не знаю. — Ему было очень грустно. — Я дальше и не думал читать. Только заголовок.
По мосту прошел поезд, ночной воздух наполнился грохотом и гулом. Вагоны везли людей куда-то в другие края. Интересно, вспомнил ли кто-нибудь из пассажиров старый обычай, бросил ли монетку из окна уютного, теплого купе? Послал ли свою маленькую тщетную надежду кувыркаться в безразличных водах холодного Ферта?
Он не сказал ей об этом, но он помнил, что уже здесь был, в этом самом месте, много лет назад. Однажды летом. У его дяди была машина, и дядя взял его и его родителей в поездку через Троссахс, с последующим заездом в Перт. Обратный путь лежал через эти места. Это было еще до открытия автомобильного моста в шестьдесят четвертом, — наверное, даже еще до начала его строительства. Случилось это в праздничный день, и перед паромной переправой вырос хвост машин длиной в добрую милю. Чем торчать в очереди, дядя привез их сюда, чтобы показать родственникам (и самому полюбоваться) «один из самых гордых шотландских монументов».