Мост - Страница 75


К оглавлению

75

Рядом с головой свиньи лежит подушка. Фельдмаршал вытягивается на животном, оба хрюкают. Одна ладонь все время рядом с подушкой. Там тоже ствол, думаю я.

— Давай, — командует он и хрюкает.

Я обеими руками берусь за ствол пулемета, одним движением вскидываю и опускаю, как кувалду, на голову фельдмаршала. Мои кисти, предплечья и уши раньше глаз сообщают мозгу, что фельдмаршал мертв. Я ни разу до сих пор не слышал и не чувствовал, как раскалывается череп, но сигнал, проходящий через металл пулемета и надушенный воздух, совершенно четок.

Тело фельдмаршала еще движется, но лишь потому, что дергается свинья. Я заглядываю под подушку, перепачканную человеческой кровью и слюной животного, и вижу длинный, очень острый нож. С его помощью взламываю сундук, в который фельдмаршал запихал свою форму, там нахожу револьвер с перламутровой рукоятью и патроны. Убеждаюсь, что дверь заперта, и переодеваюсь в привычную форму официанта. Прихватываю и одну из шинелей фельдмаршала, иду к окну.

Ржавая рама визжит, но не громче, чем свинья. Я уже стою обеими ногами на подоконнике, как вдруг вспоминаю о носовом платке. Вынимаю его из кармана на мундире убитого.

Город темен, а обитающие в нем робкие, неприкаянные души спешат укрыться, когда я тихо бегу по развалинам.

Плиоцен

Она вернулась. Так же поступила и миссис Крамон, заметно постаревшая и как будто даже потерявшая в росте. Вопреки его ожиданиям миссис Крамон не стала расставаться с домом. Андреа переехала к ней, а квартиру на Камли-бэнк, которая все это время сдавалась студентам, продала. Мать с дочерью ладили прекрасно, места в особняке хватало обеим. Большой цокольный этаж они продали со скидкой как отдельную квартиру.

Для него после ее возвращения наступили счастливые дни. Он перестал беспокоиться из-за лысины, и работа пошла на лад, он еще не оставил мысли о партнерстве со своими двумя приятелями, и отец, живший на западном побережье, был как будто вполне доволен судьбой, проводя досуг в клубе для пенсионеров, где уже успел приглянуться нескольким вдовушкам (старик очень плохо поддавался на уговоры провести выходные в Эдинбурге, а потом сидел сиднем, глядел на часы и брюзжал — то ему не хватало игры в карты с дамами, то бинго, то старых танцев; он куксился даже в ресторанах, где, подавали лучшие яства лучших эдинбургских поваров, и громогласно тосковал по привычным тефтелям с картошкой).

А Эдинбург, возможно, снова превращался в столицу, хоть и не в полном значении этого слова. В воздухе витала идея дележа административных функций.

Он заметил, что полнеет: когда взбегал по лестницам, колыхались грудные мышцы, и на талии появился жирок. Разумеется, пустяки, но все же пора было что-то предпринять. Он решил играть в сквош. Впрочем, спорт этот ему не нравился — он говорил партнерам, что предпочел бы иметь на поле собственную территорию. К тому же Андреа всегда его обыгрывала. Он переключился на бадминтон и два-три раза в неделю плавал в бассейне. Впрочем, от бега трусцой он категорически отказался — должны же быть какие-то рамки.

Бывал он и на концертах. В Париже Андреа приобрела самые широкие вкусы и теперь тащила его в Ашер-холл слушать Баха и Моцарта, в доме на Морэй-плейс она ставила ему пластинки Жака Бреля, а в праздники дарила альбомы Бесси Смит. Он же предпочитал Motels и Pretenders, ему нравилось, как Марта Дэвис поет «Total Control», а Крисси Хайнд говорит «пшшелнахххуй». Считал, что классика не для него, пока однажды не поймал себя на том, что насвистывает увертюру к «Женитьбе Фигаро». Понемногу пристрастился к сложным пьесам для клавесина — самое то за рулем, особенно если погромче. Впервые услышав «Warren Zevon», пожалел, что слушает альбом с таким опозданием. А на вечеринках он, точно мальчишка, прыгал и слэмовал под Rezillos.

— Чем, чем ты решил заняться? — спросила Андреа.

— Дельтапланом.

— Шею свернешь.

— А и хрен-то с ней. Зато как кайфово!

— Что «кайфово»? В койке на растяжке валяться?

Дельтаплан он не купил, решив, что это и вправду пока небезопасно. Но зато записался в клуб парашютистов.

Андреа пару месяцев переделывала дом на Морэй-плейс, следила за малярами и плотниками, да и сама много работала кистью. Приятно было, нарядившись в перепачканное краской старье, помогать ей, работать иногда допоздна, слушать, как она насвистывает в соседней комнате, или разговаривать, если она была рядом. Однажды он здорово перепугался, нащупав плотный комочек у нее на груди, но оказалось, ничего страшного. Порой у него от чертежей и эскизов уставали глаза, но визит к офтальмологу он упорно откладывал — боялся, что врач пропишет очки.

У Стюарта случилась интрижка со студенткой университета. Об этом прознала Шона. Говорила, что собирается развестись, фактически выгнала его из дому. Полный тревоги и раскаяния, Стюарт приехал к нему. Он сел в машину и отправился в Данфермлин к Шоне — мирить; готовился пустить в ход все свое красноречие, — мол, Стюарт глубоко переживает, места себе не находит, а сам я вас обоих всегда любил и завидовал вашей спокойной и верной привязанности друг к другу. Странноватое это было чувство, почти нереальное, подчас даже комическое, когда он сидел у Шоны и уговаривал не бросать мужа из-за мимолетного романа «на стороне». Да, ему это казалось смехотворным. В те выходные Андреа была в Париже, как пить дать с Густавом, а сам он намеревался вечером в Эдинбурге затащить в постель долговязую блондинку-парашютистку. Неужели все дело в какой-то бумажонке? Неужели только свидетельство о браке все определяет: совместное житье, детей? Или главное — вера в клятвы, обычай, религию?

75