Мост - Страница 89

Кое-кого тут я вроде бы знаю.

Доктор Джойс тоже здесь. Носит белый халат, делает пометки в блокноте. Уверен, что совсем недавно я видел и Эбберлайн Эррол, но лишь мельком… И на ней была форма медсестры.

Комната длинная и гулкая. Временами я улавливаю запах чугуна и ржавчины, краски и лекарств. У меня забрали выданную мне карту и шарф… То есть носовой платок.

«Ну что, идем на поправку?» — улыбается мне доктор Джойс. Я смотрю на него и пытаюсь заговорить: кто я? где я? и что со мной происходит?

Врач втолковывает мне, как очень тупому ребенку, что меня готовы лечить по новой методике. Хотите, мы попробуем? Хотите? Это может дать хороший результат. Если согласны, распишитесь вот тут.

Распишемся-подпишемся. Хотите кровью — да ради бога. Нате вам мою душу, если, конечно, таковая имеется в природе. Чего еще изволите? Как насчет транша в несколько миллиардов нейронов? Мозги в отличном состоянии, док. Владелец был очень бережлив (кгхм!). Не брал свои серые клеточки даже в церковь по воскресеньям…

Ублюдки! Это же машина!

Приходится рассказывать все, что я могу припомнить, машине, напоминающей стальной чемодан на хрупком сервировочном столике.

Дело это долгое.

Снова мы с машиной наедине. Некоторое время в комнате находились какой-то тип с землистым лицом, и медсестра, и даже старый добрый доктор, но сейчас никого не осталось. Только я и машина. Она завязывает разговор.

— Ну так вот… — говорит.

Послушайте, но ведь никто не застрахован от ошибки. Разве из этого следует, что теперь меня надо… Тьфу, на фиг, забыли. Ладно, я был не прав: виноват так виноват. Грешны, каемся. Прикажете кровью искупать?

— Ну так вот, — говорит, — под конец твои сны не врали. Последние, уже после моста. Это и вправду ты.

— Я тебе не верю.

— Поверишь.

— С какой стати?

— С такой, что я — машина, а машинам ты доверяешь. Понимаешь их, и они тебя не пугают, даже восхищают. С людьми у тебя совсем не так.

Поразмыслив над услышанным, решаю задать другой вопрос: где я.

— Твое подлинное «я», — отвечает машина, — твое настоящее тело сейчас находится в Глазго, в неврологическом отделении больницы «Саут дженерал». Тебя перевели из Эдинбурга, из «Ройал инфёрмэри»… некоторое время назад. — Кажется, у машины неуверенный голос.

— Точно не знаешь? — спрашиваю я.

— Это ты не знаешь, — отвечает она. — Тебя перевезли, вот и все, что известно нам обоим. Месяца три назад. А может, и пять или даже шесть. В твоих снах это две трети от всего срока. Тебя держали на лекарствах, пробовали разную новую терапию, и твое чувство времени сошло с нарезки.

— А ты… а мы с тобой в курсе, какое нынче число? Долго меня лечат?

— Ну, это как раз вопрос не очень сложный. Семь месяцев. Когда здесь в последний раз была Андреа Крамон, она упоминала о своем дне рождения. Дескать, он через неделю и, если ты к этому времени очнешься, будет просто здорово…

— Ну хорошо, — говорю аппарату. — Выходит, сейчас начало июля. День рождения у нее десятого.

— Выходит, что так.

— Гм… Как я догадываюсь, моего имени ты не знаешь?

— Правильно догадываешься.

Некоторое время я молчу.

— Ну так чего? — интересуется машина. — Как насчет проснуться?

— Ну, не знаю… А какие варианты?

— Оставайся под водой или всплывай, — говорит машина. — Все очень просто.

— Всплыть? А как? По пути сюда я пробовал, пока не добрался до пустыни. Я хотел проснуться в…

— Знаю. Боюсь, тут я тебе не помощница. Понятия не имею, как это делается. Знаю только, что сможешь, если захочешь.

— Черт, ведь я даже не знаю, хочу ли.

— А я знаю не больше твоего, — логично замечает машина.

Понятия не имею, чем меня накачали, но все вокруг плывет. Машина, когда она здесь, кажется реальной, чего не скажешь о людях. Как будто в глазах у меня туман, как будто в них потемнела жидкость, как будто они забиты илом. Подобным же образом пострадали и другие чувства. Все, что я слышу, звучит расплывчато, искаженно. И ни запашка, никакого привкуса. Кажется, даже мысли заторможены.

Я лежу. Я мелок, я на мели, я мелко дышу, но пытаюсь думать глубоко.

А потом — ничего. Ни людей, ни машин, ни вида, ни звука, ни вкуса, ни запаха, ни осязания, ни даже ощущения моего собственного тела. И серость кругом. Только воспоминания.

Я ухожу в сон.

Просыпаюсь в маленькой комнате с одной-единственной дверью. В стене — экран. Помещение кубической формы, в серых тонах, без окон. Я сижу в большом кожаном кресле. Оно мне вроде бы знакомо — такое же, как в Лейте, в кабинете. На правом подлокотнике должна быть подпалинка, туда из косяка выпал тлеющий комочек марихуаны. Нету. Наверное, это новое кресло. Гляжу на свои руки. На правой видна рубцовая ткань. На мне туфли от «Мефисто», джинсы «Ли», рубашка в клетку. Бороды нет. Судя по самочувствию, я здорово похудел.

Встаю и оглядываю комнату. Экран темен, кнопок не видать. В потолке, по периметру стен, скрытые лампы. Тут все из серого бетона. Вроде бы тепло. На стенах ни единого шва — неплохая заливка. Интересно, кто подрядчик? Дверь обыкновенная, деревянная. Я ее отворяю.

По ту сторону дверного проема — такая же комната. Правда, в ней нет экрана и кресла, только кровать. Это пустая больничная койка с хрустящим белым бельем и серым одеялом. У одеяла приглашающе отогнут уголок.

Из только что покинутой мною комнаты доносится шум.

Если я туда вернусь и обнаружу старика, похожего на меня (думаю я), надо будет как-то отсюда выбраться, найти машину, подать жалобу.

С этой мыслью я иду к двери, в комнату с креслом. Я не нахожу загримированного Кира Даллеа. Комната пуста, но засветился экран. Я сажусь в кресло и смотрю.