Мост - Страница 40

А траулер все поднимается — прямиком к нашему окну. Я колочу по стеклу, так высоко, как могу достать, размахиваю тростью и шляпой и кричу во всю силу легких:

— Мистер Джонсон! Оглянитесь! Назад!

Он перестает тереть, но только для того, чтобы нежно улыбнуться и дохнуть на стекло.

Я стучу по стеклу на уровне колен мистера Джонсона; выше мне не достать даже тростью. Траулер уже в двадцати футах. Мистер Джонсон самозабвенно орудует тряпкой. Бью по толстому стеклу медным набалдашником трости. Появляются трещины. Пятнадцать футов. Траулер уже на одном уровне с башмаками мистера Джонсона.

— Мистер Джонсон!

Я что есть силы ударяю по стеклу набалдашником. Оно наконец не выдерживает, сыплются осколки. Я отшатываюсь от стеклянного града. Мистер Джонсон глядит на меня и злобно щерится.

Десять футов.

— Сзади! — кричу я, показывая тростью, и спешу в укрытие.

Мистер Джонсон смотрит, как я убегаю, затем поворачивается. Траулер в морской сажени от него. Мистер Джонсон бросается на дно своей люльки, а траулер врезается в центр огромного круглого окна, его киль царапает поручень люльки и осыпает мистера Джонсона ракушками. Лопаются рамы, на площадку перед окном сыплется блестящее крошево. Звон бьющегося стекла соревнуется со скрежетом разрываемого металла. Форштевень траулера таранит окно в центре, металлическая рама сминается, точно паутина, с ужасающим треском, с душераздирающим грохотом. Подо мной содрогается пол.

В следующий миг наступает тишина. Траулер чуть отшатывается, но уже через секунду снова рвется вперед и вверх, переваливает через верхушку огромной мандалы, обрушивая все новые дожди осколков. Ракушки и стекляшки вместе сыплются на ковер, барабанят по широким листьям фикусов в кадках.

И вдруг, к моему изумлению, все это прекращается. Траулер исчезает из виду. Перестает сыпаться стекло. Скрежет удаляется — корабельный киль бороздит верхние ярусы.

Люлька мистера Джонсона качается маятником, колебания постепенно затухают. Стекломой шевелится, медленно встает, озирается; на его спине золотистой чешуей блестят осколки. Он лижет ранку на тыльной стороне ладони, осторожно стряхивает со спецовки ракушки и битое стекло, идет в конец покачивающейся люльки и берет швабру с коротким черенком.

Сметает мусор, насвистывает при этом. Время от времени он печально поглядывает на то, что осталось от круглого окна.

Я стою и наблюдаю за ним. Он вычищает люльку, проверяет, целы ли тросы, перевязывает кровоточащие руки. Затем внимательно осматривает окно и находит несколько фрагментов, не выбитых и не вымытых. И снова приступает к любимому делу.

После удара траулера прошло минут десять, а я в коридоре по-прежнему один. Никто не приходит выяснить, что случилось, не надрываются сирены. А мистер Джонсон знай себе моет и натирает. В разбитое окно затекает теплый бриз, ворошит изорванные листья растений. Там, где была дверь в L-образный лифт, сейчас голая стена с нишами для статуй.

Я ухожу. Поиск Третьей городской библиотеки снова прерван по не зависящим от меня обстоятельствам.

Возвращаюсь в свою квартиру, но там меня ждет еще большая катастрофа.

В апартаменты входят и выходят люди в серых спецовках, складывают одежду на тележку. Перед моим оторопелым взором появляется очередной грузчик, сгибающийся под тяжестью картин и рисунков. Сгружает их на тележку и возвращается в комнату.

— Эй! Вы! Эй, вы! Что вы тут вытворяете?!

Люди останавливаются и недоуменно смотрят на меня. Я пытаюсь вырвать из рук одного, долговязого, рубашки, но он слишком силен. Он озадаченно моргает, но крепко держится за мою одежду. Его приятель пожимает плечами и исчезает в дверях.

— А ну стоять! Вон отсюда!

Я оставляю в покое олуха с рубашками и бросаюсь в комнату. А там — настоящее столпотворение. Всюду мельтешат люди в сером, одни опрастывают шкаф с постельным бельем, другие выносят вещи, третьи сгребают с полок книги и укладывают в коробки, снимают картины со стен и фигурки мостовиков со столов. Я озираюсь. Я в ужасе. Я парализован.

— Прекратите! Что вы делаете? Кто-нибудь объяснит?! Перестаньте!

Некоторые оборачиваются и глядят на меня, но не прекращают свое черное дело. Один вознамерился унести все три зонтика.

— Клади назад! — кричу, преграждая ему путь и даже замахиваясь тростью.

Он вырывает из моей руки трость и вместе с ней и зонтиками исчезает в коридоре.

— А, так вы, должно быть, мистер Орр. — Из спальни появляется крупный лысый мужчина в черном пиджаке поверх спецовки. В одной руке он держит черную шляпу, а в другой скоросшиватель.

— Он самый! А кто же еще?! И что тут происходит, черт возьми?!

— Мистер Орр, вы переселяетесь, — улыбается лысый.

— Что? Почему? Куда? — выкрикиваю. У меня дрожат ноги, в желудке — тяжелый тошнотворный ком.

— Гм… — Лысый заглядывает в папку. — Ага, вот: уровень У-семь, триста шестая комната.

— Что? Где это? — Я ушам своим не верю. — У-семь?

Это же под железной дорогой! Но ведь там живут рабочие, простолюдины! Что происходит? В чем я провинился? Должно быть, это какая-то ошибка!

— Вообще-то, я не знаю, сэр, — бодро отвечает лысый. — Но уверен, вы сможете спросить дорогу.

— Но почему? Почему я должен переселяться?

— Ни малейшего понятия, сэр, — весело ответствует он. — А долго вы здесь прожили?

— Полгода. — Из гардеробной исчезают все новые и новые предметы одежды. Я снова поворачиваюсь к лысому:

— Постойте, но ведь это мои вещи! Зачем они вам?

— Возвращаем, сэр, — отвечает он с улыбкой.

— Возвращаете?! Куда? — вопию в отчаянии. Все это очень несолидно, но что еще мне остается?